Горькая

Пышущий лес, неизбывно тягучий, душный и насыщенно-темный, крался по краям, падая под лапы корнями, сучьями, листвой; жизнь копошилась тоже по бокам своими грязно-песочными переносчиками болезней, своими природными шпионами вроде мышей или белок; к ним давно выработалось стойкое отвращение и презрение: костлявые, мелкие, пищащие, разума не имеющие...
Как дети.
Короткие, резкие шаги позволяли идти быстро, однако ж торопиться скоро надоело. Обороты пришлось сбавить, но умиротворение не пришло: теперь детали округи прорисовывались четче, перестали мазаться, и, как результат - подробнейшее изучение чужих следов («ходят тут»), чужих завтраков-ужинов, смердящих рядом с выбранной тропинкой и всех прочих признаков присутствия здесь жизни, обстоятельно бессмысленной и беззаботной. Вокруг - эгоисты, заботящиеся о своих шкурах и прикрывающие подобную нравственную наготу семейными/стайными узами. Подлецы.
Тропа вела к озеру; там была скромненькая надежда остаться наедине с собой, а не с обществом, промозгло-скучным и опостылевшим уже.
Однако...
Мысли пришлось вернуть назад, отнять от грез у водоема, перенести обратно на тропу: подозрительная цепочка следов вкупе с запахом, не выветрившимся еще, взъерошила шерсть на загривке и все-таки заставила начать шевелить лапами активнее.
После некоторого промежутка времени, в котором свершались активные толкания длинными лапами земли, на тропе был замечен зверь - не шибко крупный, однако достаточно прямолинейный и смелый, чтоб представлять кое-какую угрозу - пусть не смертельную, но... Целостность шкуры-то дорога?
Ворчать-рычать не стал, посчитав это пустым - ограничился старым дедовским павлиньим методом: ощерился, чуть поднял хвост и, опустив голову, остался стоять посреди тропы, путь преграждая. Надо сказать, что зверем оказался барсук - раз; шел он «в лоб» волку, направления не меняя (цепь следов, по которым оный шел, была получасовой давности; за это время барсук успел достигнуть своей цели, развернуться и пройти энное расстояние обратно) - два; и, напоследок, темно-серое существо впереди обладало (по лесным слухам) ужасно упрямым характером и достаточной маневренностью, несмотря на неповоротливый видок. Не скушает, нет, однако по спине надает достаточно, чтоб потом обходить барсучьи тропы за три километра.
Но угрюмой волчьей самоуверенности хватало с лишком. Здравый смысл (хором с ленью) посоветовал наивно протопать мимо такого прохожего, но вот проснувшееся внезапно безмерное желание пошалить и тряхнуть стариной (тот факт, что «старина» могла отвалиться или еще чего хуже, как-то не учитывался) кричало и било по ушам гулкими вспышками адреналина, навевая твердое решение противостоять наглому зверю, который решился без чьего-либо ведома обосноваться на королевских территориях и затирать волчьи тропы своими немытыми следами.
Итак...
Подробности опустим. Вечер выдался долгим, мутно-серым и душным: очередное исчадие летнего полоумия. Волк-таки озера не достиг, жажду утолил в близлежащей к логову луже, охладился немного и так; барсук же с наступлением темноты, после случая с «теплым щенком», продолжил выковыривать какие-то корешки на ужин. Первому повезло - как он считал - и почти никто не узнал, что случилось этим вечером, почему потом весь месяц он отказывался пройтись к озеру, даже не смотря на обилие там какого-то зверья и прохлады и почему следующие полгода Спелл плохо слышал левым ухом.
Но мы-то знаем, что у некоторых барсуков есть очень даже острые зубы и что некоторые барсуки не слишком любят моменты, когда двухгодовалые'' щенки лезут к ним с претензиями и похожими на лопухи ушами. Расходились, понимаешь ли..   
''на тот момент.